Глава 15
Парадокс бытия профессиональным художником.
То, как мы тратим свою жизнь, пытаясь хорошо самовыразиться…
но сказать нам нечего.
Мы хотим, чтобы элемент творчества
строился по системе причины и следствия.
Нам нужно, чтобы старание и дисциплина
уравнялись с признанием и воздаянием.
Мы садимся за тренажер нашего худфака,
за дипломный проект на специалиста изящных искусств,
и практикуемся, практикуемся, практикуемся.
И, со всеми нашими великолепными навыками, —
документировать нам нечего.
(Чак Паланик «Дневник»)
Практика закончилась.
Том мог бы сказать, что это была самая сложная, хотя и самая приятная практика за время его учебы, но с ее окончанием легче не стало. Наоборот. Теперь все дни с утра до вечера занимали лекции и семинарские занятия, работать можно было только дома, а времени на встречи не осталось.
И свободы в студии можно было себе позволить куда больше, чем в аудитории. Одно дело - своя группа, где каждый занят своей работой и не смотрит, что делают остальные, а другое - скучающие сто пятьдесят человек, не знающие, чем себя развлечь в ближайшие девяносто минут, пока где-то вдалеке старенький профессор бубнит себе под нос даже ему самому уже не интересные факты. Единственное, что радовало Тома, - это то, что он по-прежнему каждый день видел Билла, мог сидеть рядом с ним, взять за руку, на что тот улыбался и сжимал его пальцы своими.
Билл сказал, что научил Тома всему, чему мог научить, и дальше все зависит только от него самого. Больше он не спрашивал, тренируется ли Том или уже начал работать над картиной. Он приходил на занятия, прилежно делал вид для окружающих, что ему интересны лекции, и забывал, что он гений, болтая только на отвлеченные темы. Том был благодарен ему за это. Он знал, что Биллу не все равно, видел, как он другой раз внимательно смотрит, пытаясь понять, как у него идут дела, как он, кусая губы, отводит взгляд, потому что его подмывало спросить… Но Билл понимал, что это конкурс Тома и работа Тома, а значит и выиграть его должен Том. Билл дал ему все, что мог, для победы и отошел в сторону, позволяя ему самому взять ее.
Работу Том начал… и уже не один раз. По стенам в его комнате были развешаны эскизы, которые они подготовили за время практики и которые он придумал сам с тех пор, как начал работать один. Идея была, детали были, но результата не было, и настроение колебалось от взлета до падения. Иногда Том вставал среди ночи, чувствуя, что его посетило безудержное желание творить, но через пару часов оно проходило, и то, что появлялось после него, скорее огорчало, чем радовало. Моменты вдохновения были ненадежными товарищами. Другой раз, рисуя что-то, он думал, что это самое лучшее, что можно было придумать, гордился собой и светился от радости, но на следующий день, придя из академии, он снова смотрел на свое творение и беспощадно рвал, потому что то, что среди ночи казалось образцом высокого искусства, в дневных красках выглядело как жалкая попытка изобразить что-то на тему осени.
Несколько раз он пробовал заменить акрил на карандаш или уголь, пытаясь обвинить во всем свое неумение с ним работать, но выходило только хуже. Работа без цвета казалась серой и безликой, безумно хотелось раскрасить ее, чтобы придать хоть немного жизни, а оригинальности в ней не добавлялось. Проблема была не в неумении, а в том, что Том совершенно не представлял, чего ждет.
Он с тоской вспоминал, как работа в студии казалась ему пыткой, а требования Билла - наказанием за грехи. Очень скоро Том понял, что на самом деле это были лишь цветочки. Что угодно он отдал бы сейчас за то, чтобы кто-то сказал ему ЧТО рисовать и КАК. Пару раз он пытался отойти от первоначального плана и изобразить что-то отличное от осеннего пейзажа, но это вызывало еще больше сомнений и неуверенности. Ни один сюжет не казался ему достаточно оригинальным, сравнения и образы выходили избитыми, а все вместе казалось неудавшейся репродукцией чего-то, что до него уже не раз писали.
Говорить с Биллом на эту тему он не мог и не хотел. Он хотел, чтобы Билл гордился им и его успехами, потому что успехов у самого Билла хватало и так, а принять его помощь теперь было равносильно признанию поражения.
Симона часто бывала в разъездах, но, даже будучи дома, при всем желании она не могла бы помочь сыну. У нее был свой вкус и взгляд на искусство. Как творческий человек, она все видела слишком «по-своему» и не могла объяснить, что она имеет в виду, предлагая сделать дерево «трагическим», а воду «утонченно-живой». Свои идеи и предложения могла воплотить только она сама.
Даже любимая картина ничем не могла ему помочь. Она говорила с ним только о Билле, а как только он пытался, глядя на нее, подумать об искусстве, на ней уже не оставалось ни бабочек, ни моря, только пятна и мазки, а сама она замолкала и прикидывалась обычным куском холста с намешанными на нем красками.
Вот и сейчас он сидел перед ней, умоляя пообщаться с ним, а она только молчаливо напоминала, как давно он не обнимал и не целовал своего гения.
Нет, он обнимал, чуть нежнее, чем «по-дружески», во время встреч и прощаний каждый день, но это было не то, чего он хотел. Билл не отказался от него, не отстранился и не запретил приезжать к нему, но, сказав, что все дальнейшее в руках Тома, он дал понять, что доверяет и надеется на его благоразумие и ответственность, а разочаровывать его совершенно не хотелось. Получится или нет, Том обещал сделать все, что сможет, и он делал.
Первое время он старался не думать ни о чем, кроме работы, все свое внимание отдавая ей. С карандашом или с кистью в руках он часами стоял у окна, пытаясь поймать настроение, о котором говорил Билл, и все чаще ему это удавалось и даже выходило запечатлеть его на полотне. Но когда он глядел на свою работу, первая мысль была о том, что бы сказал о ней Билл, и его достижения уже не казались ему такими значительными. Возможно, было глупо сравнивать себя с гением, все-таки Том был талантливым, но совершенно обычным человеком, но он уже так привык к тому, что Билл не делал различий между ним и собой, не допуская никаких скидок и поблажек, что и Том перестал задумываться над тем, ровня ли он Биллу.
Без Билла работа шла плохо, но еще хуже было то, что очень скоро он понял, что без Билла не только не может хорошо рисовать, но и не может заставить себя рисовать вообще. Желание коснуться его, увидеть его глаза и улыбку, не просто дежурно-вежливую, как на занятиях, а настоящую, какая была у него только дома… Это желание стало почти осязаемым. Руки ломило без его тела в объятиях, губы ныли без возможности прикоснуться к нему, а в груди все переворачивалось и ходило ходуном. Душ не помогал, уснуть не получалось и большую часть времени он просто мерил шагами комнату, как запертый в клетке зверь.
Почти две недели Том мужественно держался, заставляя себя после лекций идти домой работать, но сегодня самообладание изменило ему, и, пошатавшись бесцельно до одиннадцати вечера, он бросил все и через полчаса парковался под проливным дождем на площадке перед домом Билла.
Билл оглядел его с ног до головы и, не говоря ни слова, пропустил в квартиру.
- Ты тоже рисуешь? – Том смотрел на перепачканные руки гения, которые он вытирал о тряпку.
- А?.. Нет… Нет, это я просто краски перебирал, уже спать собирался.
- Если ты собирался спать, я ничего не имею против, просто… хотел заснуть, обнимая тебя.
Билл мягко улыбнулся.
- Конечно, идем. Я рад, что ты пришел. Только ты мокрый весь, сначала в душ, а то простынешь, - он коротко поцеловал его и быстро направился в сторону спальни, не дожидаясь, пока Том разденется. – Полотенце там найдешь. Я пока приберу тут, а то краски по всей постели…
Том снял куртку и обувь, прошел за ним, игнорируя ванну, и остановился на пороге, присвистнув.
- У тебя генеральная уборка?
Билл обернулся.
- Да, не обращай внимания. Иди в душ, я сейчас все соберу.
На всю кровать была разостлана клеенка, на которой устроились не менее двухсот тюбиков краски, дюжина кистей и несколько свежих палитр. Гений быстро и ловко колдовал над своим богатством, раскладывая их в коробки по оттенкам.
- Я хотел найти пару интересных цветов и немного увлекся.
- Да, ты увлекающаяся натура, - Том улыбнулся, подходя и обнимая его сзади. - Мне кажется или раньше этого не было?
- Чего? – Билл выпрямился, устраивая затылок на его плече и переводя взгляд туда, куда показывал Том.
- Ткань, - шелковое полотно было натянуто на всю стену у изголовья кровати. – Или я просто раньше ее не замечал?..
- А… Это… я думал перекрасить стены, но еще не решил в какой цвет… Что скажешь по поводу серебристо-серого?
- По-моему, неплохо, красивый благородный оттенок.
Билл закусил губу.
- А как насчет оливкового или медно-розового?
- Мне нравятся более спокойные тона, к тому же это спальня…
- Да, ты прав. Оставим этот… Есть хочешь?
- Только попить горячего чего-нибудь, - Тому понравилось это «оставим» и он улыбнулся сам себе.
- У тебя ледяные руки, идем все-таки, я дам тебе полотенце. Я очень расстроюсь, если ты заболеешь, и мы перестанем видеться даже на учебе.
Ничто на свете не могло быть хуже, чем не видеть Билла, поэтому этот простой аргумент оказался самым действенным, и Том послушно ушел в ванную греться.
Билл не спросил, зачем Том пришел. Казалось, он даже не был удивлен его приходу, как будто ждал, что это случится, и Том был рад тому, что нет необходимости оправдываться или что-то объяснять. В квартире Билла по-прежнему было уютно и тепло, и Тому казалось, что только этим утром он покинул ее, а сейчас вернулся, как будто домой.
Лежа в теплых объятиях, чувствуя, как руки, не спеша, перебирают дрэды, а губы мягко касаются его лба, Том чувствовал себя абсолютно счастливым. Запах Билла и ощущение его кожи под пальцами напоминали, ради чего все, что он делал, и Том почти физически чувствовал, как силы возвращаются к нему. Если еще полчаса назад он был полностью разбитым и с единственным желанием увидеть Его, то сейчас просто лежать рядом, оказалось мало. Том приподнял голову, опуская руку ему на затылок и находя его губы.
Уже не раз Том засыпал и просыпался в этой комнате, но ни разу не было такого, чтобы ему не спалось. За окном было темно, Билл спал у него на плече, а Том был рад тому, что проснулся засветло и теперь у него есть возможность побыть с Ним наедине, пусть даже Он об этом не знает.
Чем сегодня собирался заниматься Билл? Было бы это две или три недели назад, Том мог бы уговорить его провести субботу вместе, но теперь уже оставалось слишком мало времени, а его дела непозволительно медленно продвигались вперед. Зато до рассвета есть еще пара часов, только бы ему не заснуть…
«Черт!..» Солнце беспощадно светило в глаза. Билла рядом уже не было. Том провел по лицу, оделся и пошел на запах кофе.
Они завтракали уже около сорока минут. Все, о чем можно было поговорить, обсудили, пошутили и посмеялись, но Том усиленно крутил в руках в третий раз опустевшую кружку, стараясь оттянуть момент, когда придется встать из-за стола и попрощаться.
Гений не торопил его, он видел, что по каким-то причинам его ученик не спешит уходить. Нежно улыбнувшись, он снова налил кофе себе и ему, на что в ответ получил благодарную улыбку.
- Том, как ты понял, что тебе нравится рисовать?
- Не знаю. Это как-то было само собой разумеющимся… Когда мне хотелось чего-то, чего я сам не понимал, я брал карандаш и рисовал. Я не думал о том, что мне это нравится, мне хотелось, поэтому я это делал.
- А ради чего ты рисуешь?
- Ради того, чтобы… Не знаю… Ради того, чтобы испытать радость и гордость, когда увижу, что у меня получилось.
- То есть для тебя важен результат?
- Конечно, как и в любом деле…
Билл прищурился и посмотрел на него с интересом.
- Вот мы вчера занимались сексом, когда тебе было лучше, во время секса или сейчас, когда получил результат?
- Ну… - Том усмехнулся. – Ты меня поймал…
- Когда оргазм ярче, когда ты делаешь это ради удовольствия или ради того, чтобы скорее кончить?
Том прикрыл глаза и кивнул.
- Думаю, ты знаешь ответ.
- Знаю. И ты знаешь. Жизнь, секс, рисование… – это процесс, и пока он длится, можно ждать его окончания, а можно им наслаждаться.
Это ночное путешествие не только не расслабило Тома, но и придало сил. Спокойный и уверенный вид Билла, когда он разбирал краски, и утренний разговор, заставили задуматься над тем, что искусство – это по сути то, что любит Билл, то без чего он не представляет своей жизни и то, чем он всегда занимается с удовольствием. Это занятие, которое боготворит его гений, которое его успокаивает и приносит радость, почему же для Тома оно стало мучением? Может быть, потому, что он посчитал, что «надо», потому что он «должен»… Но ведь Билл вряд ли хотел именно этого, прося Тома сделать это ради него. Билл искренне любил краски, а все, что связано с Ним, не может не любить и Том.
Перестав беспокоится за то, что у него выходит и не выходит, Том почувствовал себя намного лучше и увереннее. Он начал рисовать ради удовольствия и, наконец, сама работа и ее результат стали радовать намного больше. Сюжетом он выбрал ту же осень, и теперь только пытался согласовать голос сердца с движениями руки. Не все и не всегда выходило так, как он хотел, но теперь это его не беспокоило. Он понял, что ему нужно, и знал, что не с первого, так с пятого или с двадцатого раза у него выйдет именно то, что он ожидает.
В рамке на ночном столике и на заставке телефона ему улыбался Билл. Достаточно было посмотреть на его счастливую улыбку и представить, как Билл будет улыбаться и прыгать от радости за своего ученика, чтобы открылось второе дыхание.
Том не обманывал себя тем, что амбициозен и работает, чтобы расти и совершенствоваться. Все, что он делал, было только ради одного единственного человека, которому он принадлежал и который принадлежал ему, и душой и телом.
Билл действительно принадлежал ему. Том теперь все чаще приезжал к нему, и в любое время дня и ночи Билл был рад видеть его. Он умел чувствовать его настроение и делиться своим спокойствием и уверенностью. Они никогда не говорили о работе Тома, но иногда, не понятно к чему, Билл говорил как раз то, что Тому было необходимо услышать, хотя он ни о чем его не спрашивал.
Билл давно жил в каждом звуке и в каждом вдохе Тома, но все чаще Том замечал, что и сам он для Билла значит не меньше. Том не видел этого раньше, потому что стоило гению заговорить о живописи, как он забывал обо всем остальном, но сейчас, когда они почти не упоминали в разговоре работу, Том все чаще обращал внимание, что эти взгляды, жесты и нежная улыбка, относились не к полотнам и краскам, а к нему. Те, кто плохо знал Билла, могли бы не заметить их вовсе, но Тому они говорили гораздо больше, чем любые цветастые фразы и признания от кого-то другого. Биллу не было необходимости говорить что-либо, Том и так видел все, что он может сказать. В том, как он не ложился спать до поздней ночи и одной только фразе «Я знал, что ты придешь», в том, как обнимал, прижимаясь, как будто боялся, что Том сбежит и он останется один… и в том, как целовал его, всегда так же трепетно и нежно, как в первый и в последний раз. Том видел, что Билл любил его… По-настоящему любил.
И если было что-то, что Том хотел бы изменить, то это было что-то легкое, почти незаметное… Просто на секунду мелькнувшая тень на дне радостных глаз, просто искренняя счастливая улыбка, ставшая в одно мгновение натянутой, просто руки, нежно обнимающие до этого, вдруг с силой сжавшие рубашку и тут же отпустившие ее, как будто ничего и не было... закушенная губа и задумчивый взгляд, гипнотизирующий стрелки на своих часах.
Но это были скорее мелкие исключения, чем правило.
Чаще всего Билл был спокоен и весел и улыбался, как счастливый человек, у которого нет поводов для беспокойства. Он жил обычной жизнью студента и болтал о том, что надо подготовиться к зачету или изучить биографию какого-то художника… Хотя было странно видеть его среди учащихся. Даже внешне Билл сильно отличался от толпы, зубрящей свои конспекты, с самоуверенными и одновременно перепуганными лицами, не говоря о том, что он мог рассказать гораздо больше, чем большинство лекторов. Но все, что они говорили, он внимательно слушал, а иногда улыбался и тихонько шептал Тому: «Обрати внимание на то, что он говорит, и запомни, а лучше запиши. И никогда так не делай».