Глава 17
А теперь, милые детишки,
Прошу вашего внимания.
Я – тот голос из подушки,
Я вам кое-что принес.
Я вырвал это из своей груди.
И с этим сердцем я властен
Смыкать ваши веки.
Я буду петь до наступления рассвета.
Ярким светом на небосводе
Горит мое сердце.
(Rammstein, «Mein Herz brennt»)
Вот теперь это была настоящая осень, хмурая, дождливая и холодная.
Билл был прав, говоря, что счастливые художники не пишут великих картин. Чтобы найти себя в искусстве, художник должен быть потерянным в жизни. Потерянным, несчастным и одиноким.
Именно так сейчас чувствовал себя Том.
Одинокий пасмурный пейзаж появлялся на его картине, повторяя то, что было за окном и в душе.
Билл не оставил ему адреса.
Он боялся, что Том может бросить все и приехать к нему, и тогда уж точно никто и ничто не смогло бы заставить его вернуться к работе. Большую часть времени Том считал эту меру излишней, но были и моменты, когда он отдавал должное проницательности Билла, потому что, казалось, знай он, куда ехать, именно так оно и было бы.
У Тома был его телефон…
Но совсем не так, как хотел бы Том. Билл присылал ему сообщения несколько раз в день, как и обещал, но когда Том пытался позвонить или ответить ему, сообщения приходили на телефон Билла, который тоже был у Тома. Связь была односторонней, может быть, потому что Билл и сам не был уверен, что услышав знакомый голос и взволнованное дыхание в трубке, не сорвется и не вернется в город.
Наверстав упущенный отдых за несколько дней, в которые мог проспать до пятнадцати часов, Том почувствовал, что больше не засыпает на лекциях, но теперь и ночью уснуть было все труднее. Теперь это удавалось ему только потому, что он работал до тех пор, пока не начинали слипаться глаза. Вряд ли это был способ, который понравился бы Биллу, но иначе он мог часами лежать, уставившись в темноту.
Собственная кровать казалась незнакомой и чужой, места на ней было слишком много, и даже под двумя одеялами в ней не становилось теплее.
Хотя именно в этой кровати никто никогда не задерживался больше, чем на пару часов, а Билла в ней и вовсе никогда не было, Тома постоянно преследовало ощущение, что в ней чего-то не хватает.
Почему-то, когда Билл был рядом, времени всегда было мало, а сейчас вдруг его стало столько, что приходилось придумывать, чем его занять, но все равно оно, как назло, текло неумолимо медленно.
За неделю до первого тура конкурсантов освободили от занятий, Тому не оставалось больше ничего, кроме как работать, и он работал. Уже почти десять дней ему не хотелось полностью переписать свою картину, и он считал это хорошим знаком. Основная часть работы была выполнена, теперь он уверенно и методично завершал ее небольшими деталями и штрихами.
Ему нравилось то, что он видел. Иногда даже слишком. Слишком натурально, слишком чувственно и слишком печально. Гений бы оценил, как высоко поднялся уровень его ученика, но любимый, посмотрев на его работу, скорее всего, обнял бы Тома и сказал, что больше не будет никуда уезжать. Никогда.
Том сидел перед мольбертом, рассматривая свое творение и раздумывая, нет ли нигде пятен, которые бы выбивались из общего фона или были бы светлее или темнее, чем должны быть, учитывая, как ложился свет.
Мобильный телефон завибрировал и пустился в пляс по столу. В недоумении Том перевел на него взгляд, не сразу понимая, что с ним случилось. В последнее время он так привык и так ждал звука сообщения, что то, что телефон звонит, казалось чем-то удивительным и странным.
- Алло?
- Здравствуйте, это Томас Краус?
- Да, здравствуйте. Чем могу помочь?
- Меня зовут Герман Каулитц. Я отец Билла. Томас, мы можем с вами встретиться? – без долгих вступлений перешел к делу собеседник.
Брови Тома приподнялись, а глаза расширились. Он удивленно захлопал ресницами.
- Что-то случилось?
- Нет, просто мне нужно с вами поговорить. Скажите, когда и где вам будет удобно.
Том перевел взгляд на часы.
- Давайте в два где-нибудь в центре.
- Гостиницу «Акрополь» знаете?
- Да.
- На первом этаже есть ресторан, давайте там встретимся в два, и, пожалуйста, не говорите об этом Биллу.
- Хорошо, - Том рассеянно кивнул, хотя его собеседник не мог этого увидеть, и перевел взгляд на трубку, из которой уже доносились короткие гудки.
Даже если бы он захотел сообщить об этом Биллу, вряд ли ему бы это удалось.
Он сразу узнал представительного мужчину с холодным лицом и непроницаемым взглядом. Герр Каулитц бесстрастно помешивал ложкой кофе и смотрел в окно. С таким лицом очень удобно играть в покер или заключать многомиллионные сделки. Человек, носящий такое лицо, мог бы быть хирургом, спасающим жизни, или наемным убийцей, забирающим их, мог бы быть адвокатом дьявола или революционером, тайно переправляющим оружие через границу, чтобы бороться за права угнетенных, с таким лицом он мог бы быть шпионом или секретным агентом. Он мог бы быть кем угодно, но сложнее всего было представить то, что он был отцом Билла.
При поразительном внешнем сходстве Билл не был похож на него. В глазах Билла отражались все его эмоции и чувства, даже когда он этого не хотел. Его лицо могло казаться отстраненным, но никогда не было безразличным или пустым, и Том снова остро почувствовал, как сильно ему его не хватает.
Мужчина, заметив Тома, поднялся, протягивая руку, и, обменявшись рукопожатиями, указал на место напротив себя.
- Эспрессо с сахаром, - Том кивнул подошедшей официантке и повернулся к собеседнику. – О чем вы хотели поговорить?
Он не спеша сделал небольшой глоток из своей чашки и посмотрел на Тома.
- Я хотел поговорить о ваших с Биллом отношениях.
- Почему со мной, а не с ним?
- Потому что разговор с ним не привел к ожидаемым результатам.
- А какого результата вы ожидали?
Мужчина снова сделал паузу, покрутив в руках чашку, и посмотрел в окно.
- Я не хотел, чтобы вы с ним встречались, - он перевел взгляд на Тома, уже готового высказаться по этому поводу, и продолжил: – И дело тут не в тебе.
Том только приподнял брови, силясь понять его логику.
- При всей своей эгоистичности и самовлюбленности он очень ранимый человек и быстро становится зависимым от людей. Для тебя отношения и влюбленность не в новинку, а он все, что с ним происходит, воспринимает, как в первый и последний раз. У тебя были и до него, будут и после, а для него - нет. И, когда ты рано или поздно наиграешься и поймешь, что он тебе больше не нужен, ты разобьешь ему сердце, а я этого не хочу.
- С чего вы взяли, что я собираюсь его бросить? Я люблю Билла и… - краска сошла с его лица, когда он понял, что сейчас сказал то, что так и не успел сказать Биллу, но почему-то произнести эти слова оказалось гораздо проще, чем ему всегда казалось, а после этого признания стало так легко… - Я сам готов убить любого, кто попытается сделать ему больно.
- Ты не понимаешь, о чем говоришь. Дело тут не в глупых «люблю - не люблю». Мы всю жизнь старались беречь его от любых волнений и потрясений, а одна пустая влюбленность может разрушить все.
- Пустая влюбленность… – протянул Том. Ему было все равно, что думает о нем этот мужчина, но слышать его рассуждения об их с Биллом чувствах было неприятно. - Почему бы вам просто не перестать лезть в наши отношения?
- Я беспокоюсь о его жизни, а не о ваших отношениях. Ты не выдержишь, а затем он… Только это меня волнует.
- Что значит «о жизни», и почему я не выдержу? Я прекрасно знаю Билла, и мне ничего не стоит его выдерживать. Он иногда вспыльчив, упрям, самоуверен, но он мне дорог, и я не вижу в нем ничего такого, с чем было бы невозможно смириться.
- Ты многого не знаешь о нем, а когда узнаешь, сбежишь.
- Так расскажите, а я с удовольствием послушаю. Вы хотите, чтобы мы расстались, - расскажите, что может заставить меня отказаться от него, потому что я сомневаюсь, что такое вообще возможно.
Брови герра Каулитца сдвинулись, глаза стали еще более стальными. Видимо, он все же был способен на чувства, но не многое в жизни могло заставить его проявить их.
- Он ведь даже не посчитал необходимым сказать тебе, так?
- Что сказать?
- Все, что его окружает, - для него игрушки. Картины, автомобили, люди… Даже семья для него ничего не значит. Ты – новый забавный способ скоротать отведенное время. Я думал, что так и будет…
Том непонимающе уставился на него, мотая головой.
- О чем вы говорите?.. Вы не знаете, Билла. Он не такой, вы абсолютно не знаете своего ребенка…
- Может и так, я никогда не понимал, что им движет.
- Не понимали или не старались понять?
Мужчина прищурился и медленно выдохнул.
- Что ты знаешь о его матери?
Том нахмурился. Он знал, что это было камнем преткновения в отношениях Билла с отцом, но не представлял, в чем здесь могла быть вина пятнадцатилетнего мальчика.
- Она… покончила с собой, но я не вижу никакой связи с Биллом. Она взрослый человек и вольна была делать со своей жизнью, что вздумается.
- Не смей судить о том, чего не знаешь! - глаза его заискрились, и казалось, что еще немного и скатерть может вспыхнуть от случайно вырвавшегося из них уголька. - Мы всегда его любили и всегда берегли. Его баловали до невозможности, ни в чем не было отказа. И вот результат - эгоист, каких не видел свет!
Он сделал глубокий вздох и понизил голос.
- В этом есть и наша вина. У нас долго не было детей… Один Бог знает, чего нам стоило его рождение, а уже через час оказалось, что он долго не проживет, - он замолчал на несколько секунд, глядя в окно.
Это были страшные и непонятные слова, и ни с кем, кого знал Том, они никак не вязались. О чем и о ком вообще говорит этот человек?
- Мы нашли лучших докторов. Я подключил все деньги и все связи только ради того, чтобы найти хоть какой-нибудь шанс… Но ответ был один: до совершеннолетия ему не дожить, - он опустил голову и покачал ею, как будто сам не хотел верить, что все сказанное – правда. - У него порок сердца, утонченные ткани в отделах и примыкающих артериях. При любой нагрузке они прорвутся…
Том непонимающе смотрел на него, убеждая себя, что они говорят не об одном и том же Билле.
- Ему всегда было запрещено все, что могло поднять его пульс: активные игры, испуг, волнения. Ему обеспечили лучший уход и лучшие лекарства, но знаешь, что представляло для него наибольшую опасность? Другие дети… Мячи, скакалки, догонялки – они бесконечно придумывали миллионы способов убить его.
Том прикрыл глаза и перевел взгляд за окно.
- И тогда вы его заперли дома, - разум хватался за второстепенные факты, отказываясь впустить в себя то, что было самым важным из всего сказанного, самым неотвратимым и ужасным.
- Заперли? За кого ты нас принимаешь? Мы только следили за тем, с кем он общался, предупреждали, что с ним нужно быть осторожнее, разъясняли, что можно, а что нельзя. Мы приводили в дом целые толпы детей, готовы были даже заплатить, но он был невозможен уже тогда. С ним никто долго не выдерживал, а вскоре он и сам перестал искать себе компанию. Гонки и дорогие автомобили стали единственным его увлечением, после живописи.
- Вы позволили ему заниматься гонками с его сердцем?
- Позволили? – он сверкнул глазами. - А ты пытался когда-нибудь ему что-либо запретить?
Том опустил глаза. Из всего сказанного это было единственным, что могло быть про Билла.
- Но мы и не были против. Никогда за рулем автомобиля его пульс не поднимался выше нормы, какую бы скорость он ни набирал.
- А вы не думали, что на такой скорости ему угрожает не только повышение пульса?
- Думали... Но иногда мы думали, что так может быть лучше.
Том поднял на него глаза и отец Билла снова вспыхнул.
- Ты представляешь, что такое постоянно ждать? Как бы ты поступил, будь это твой сын?!
Том сжал виски, качая головой, как будто хотел избавиться от головной боли. Он понимал каждое слово в отдельности, они говорили на одном языке, но что-то важное из того, что говорил человек напротив, несмотря ни на что, ускользало от понимания.
- Мы держали его под наблюдением. Анализы, обследования, кардиограммы. Но когда ему исполнилось четырнадцать, врачи сказали, что в лучшем случае у него осталось два, может быть, три года. Тогда он был там в последний раз. Однажды он вернулся домой и заявил, что больше не будет никаких обследований.
Он снова замолчал и снова уставился в окно.
- Мы с Лили были поражены. Мы не могли позволить ему… Мы не знали, чего и в какой момент ждать. Мы его умоляли, она умоляла… Но он ничего не слушал, а время шло. Шел второй год, он стал плохо выглядеть, бледнел… Старался не показывать, но мы видели, как он резко переставал дышать и замирал, незаметно касаясь груди. Мы пытались его заставить, убедить, угрожать, но он так упрям!.. Он всегда делал только то, что ему хотелось! Это было невыносимо: каждый день смотреть на него и постоянно ждать… Она не выдержала.
Он прикрыл глаза и замолчал.
Том был потрясен этой исповедью.
Ничего из сказанного не было понятно, ни во что не хотелось верить, да и не во что было… но он видел, что этот мужчина когда-то любил, да и сейчас, несмотря на обиду, любит сына, иначе не пришел бы сюда.
Почему Билл с ним так поступал?..
Но постойте, при чем здесь его Билл? Это ведь не о нем разговор?
Это не может быть правдой. Этот человек просто хочет, чтобы они с Биллом расстались, и может сказать, что угодно…
Проблема была только в том, что слишком уж дикое и неправдоподобное это было вранье, чтобы придумывать его ради такой незначительной цели.
Но верить в то, что это правда, хотелось еще меньше.
- Это ведь не правда – все, что вы только что сказали… Да? Билл не такой… и выход наверняка есть. Он говорил, что у него были проблемы со здоровьем, но это ведь не то, что вы только что рассказали? Я видел, следы от уколов у него на руках, а вы говорите, что он отказался…
- Это капельницы, - мужчина снова заговорил, как будто очнувшись, не давая Тому выстроить до конца свои предположения. - Он отказался от обследований, но не отказался от лекарств, которые поддерживали его сердце. Раз в неделю он приезжает к нам… но я не хочу, чтобы ты питал ложные надежды, это не лечение, это только отсрочка.
- Но вы сказали, что он не должен был дожить до совершеннолетия, а сейчас ему девятнадцать.
- Ему только три месяца как девятнадцать, и ты прав, его время уже истекло. Я каждый день ложусь спать не зная, проснется ли он, и иногда я уже не хочу это знать. Если раньше мы верили, что все будет хорошо, стоит только от всего оградить его, то теперь это может случиться в любой момент. Я боюсь каждого нового дня. И мать его точно так же боялась.
- Он объяснил, почему не хочет обследоваться?
- Он сказал, что не хочет знать, - он выгнул бровь и усмехнулся точно так же, как это делал Билл. - Он ничего не хочет знать, - он посидел немного, задумавшись, и достал из портмоне сложенный листок бумаги. - Она оставила ему записку. Но он о ней не знает и лучше ему не знать.
Том развернул ее, пробегая глазами по пляшущим строчкам.
«Я не могу больше ждать, когда нам придется расстаться. Я буду ждать, когда мы встретимся».
Мужчина выдохнул и поднялся из-за стола, считая разговор оконченным. Отойдя на пару шагов, он неожиданно обернулся.
- Оставь его, парень. Он свел с ума мать, сводит с ума меня и тебя сведет. Просто оставь его и уходи. А если ты не уйдешь… - он сделал паузу, глядя Тому в глаза. - Подумай, что ты будешь делать, когда уйдет он?
С этими словами он медленно повернулся и пошел к выходу.