NICO-CHAN

Глава 2: Тони

 

 

Боль — это просто боль. 

А страдание — это боль по поводу боли.

Физическая боль не может быть

слишком сильной — здесь есть

 жесткие биологические ограничения.

А вот производимое человеческим

 умом страдание может быть

поистине бесконечным.

(Виктор Пелевин. Бэтман Аполло)

 

 

 

За ним пришли к вечеру десятого дня заточения, а может быть, это был уже двадцатый – Габриэль сбился со счета. Большую часть времени он теперь проводил между сном и бодрствованием, не засыпая, но и не просыпаясь до конца. В этой каменной клетке всегда было холодно, но теперь ему казалось, что день ото дня становится все холоднее. Недостаток еды и сна никому не прибавляли здоровья и бодрости, но он больше не вздрагивал, когда в подвал открывалась дверь или кто-то проходил по коридору – нервная система отказывалась реагировать на постоянную угрозу.

 

Так было и в этот раз. Он не обратил внимания на открывшуюся дверь и запоздало испугался, лишь заметив перед собой высокого худого мужчину лет сорока с жестким холодным взглядом и одного из охранников. Не того, которого он обидел. Почему-то последний факт заставил его занервничать еще сильнее. Ему хотелось, чтобы в этот момент рядом был хоть кто-то знакомый. [i]Кто-то, кто не враг.[/i]

 

Его грубо подняли за шиворот и вытащили в коридор. Габриэль пошел бы и сам, нужно было лишь собраться с силами, но этого ему никто не предложил. У одной из дверей дежурил его старый знакомый. Он, видимо, в привычной ему позе стоял, широко разведя ноги и скрестив руки на груди, и бровью не повел, заметив идущих. Но его присутствие приободрило Габриэля. Получится у него дорого продать свою жизнь или нет, но вести себя как ребенок перед этим человеком он больше не будет, умрет с достоинством.

 

Охранник открыл дверь и втолкнул его внутрь. Мальчик растянулся на полу и, не поднимаясь, оглядел новое место.

 

Он оказался в такой же сырой и холодной камере, как и прежняя, только чуть большей и с единственной лампочкой у входа. Недалеко от стены со связанными за спиной руками сидел молодой мужчина. Услышав, что к нему вошли, он лишь чуть повернул подбородок, продолжая расфокусированным взглядом смотреть перед собой.

Пожалуй, он был красив, но не той смазливой искусственной красотой, которая отличает дамских угодников, а той, что присуща породистым скакунам, гончим и заснеженным вершинам. Его губы были разбиты, в углу рта запеклась кровь, длинные светлые волосы неопрятными спутанными прядями обрамляли лицо, одежда была изорвана и сквозь прорехи виднелись раны и кровоподтеки. Но выражение его лица сохраняло холодную невозмутимость, будто не он, а его противники были сейчас беспомощны и привязаны к стулу, и расслабленная поза лишь подтверждала самоуверенность и полное безразличие к происходящему.

 

– Что ж, герр Лауэн, как я уже говорил, нам не удалось найти Вашего брата. Зато у нас есть кое-кто способный его заменить. Вы ведь не будете возражать?

 

Тот, кого назвали «герром Лауэном», даже не повернулся в сторону говорившего, чтобы показать, что слышал его.

 

– Я так и предполагал, – Тони – а это был он – лишь пожал плечами и кивнул в сторону Габриэля. – Под потолок.

 

Мальчишка снова настороженно оглядел комнату, замечая крюк под потолком, и перевел взгляд на знакомого большого охранника, остановившегося перед ним с хмурым выражением лица. Первой мыслью было сопротивление… но этот порыв быстро угас. Зачем? Они все равно сделают то, что собираются, только посмеются и руки скрутят сильнее. Он ответил охраннику долгим взглядом и протянул вперед запястья. Его ведь не собираются повесить вниз головой? Тот вздохнул и связал протянутые руки. Не очень сильно, почти бережно – видимо, обиды не держал – но вряд ли это будет иметь значение, когда на них придется висеть…

Закрепленная веревка едва позволяла доставать носками до пола.

 

Тони между тем продолжал свой монолог перед безучастным ко всему связанным блондином:

– Жаль, очень жаль, герр Лауэн, что Вы не можете этого видеть, но вернуть Вам зрение быстрее, чем за две недели, не способен даже антидот. Да это и не входит в мои планы. Если бы Вы знали, как приятно наблюдать на Вашем лице хотя бы изредка подобие растерянности и беззащитности, когда Вы не знаете, откуда и чего ожидать, – доверительно сообщил он и зло улыбнулся. – Но я придумал для Вас способ не пропустить мое маленькое представление, находиться, так сказать, в первом ряду, ощутить все происходящее.

 

– Ко мне его, – он сделал знак рукой в сторону блондина, а сам, раскладывая на ходу опасную бритву, двинулся к подвешенному за запястья мальчику.

В груди у Габриэля похолодело. Умереть достойно, как оказалось, не так уж сложно, вопрос в том, как достойно дожить до смерти.

 

– Это нам больше не понадобится, – в несколько неторопливых движений бритвой Тони избавил его от ставшей лохмотьями одежды.

Он делал это профессионально, точно рассчитывая силу давления и почти не касаясь лезвием тела мальчика под одеждой, но одного его вида рядом и с бритвой в руках оказалось достаточно, чтобы Габриэль закрыл глаза и неконтролируемо задрожал.

 

– О, нас ждет отличное веселье – этот ребенок превосходен! – все той же бритвой он разрезал веревку на запястьях подведенного к нему мужчины, но, не дав насладиться свободой, связал их снова, на этот раз так, чтобы мальчик оказался в своеобразных объятиях лицом к лицу с тем. – Думаю, я должен вас представить. Габриэль, это герр Лауэн, очень многообещающий ученый-фармацевт. Герр Лауэн, это Габриэль. Он… впрочем, сейчас не имеет значения, кто он. Закрыв глаза, мой дорогой Том, Вы можете представлять на его месте своего брата… Хотя что я говорю? Вам ведь для этого даже не нужно закрывать глаза, – он растянул губы в подобие улыбки и почти без перерыва сменил тему, переходя на «ты». – Чувствуешь, какая [i]пока еще[/i] восхитительно гладкая кожа? – он прижал ладони Лауэна к спине Габриэля, заставляя провести ими вниз до копчика.

Габриэль вздрогнул от чужого нежеланного прикосновения и выгнулся, пытаясь его избежать, но от этого только сильнее прижался животом к мужчине и, почувствовав это, сразу же отшатнулся. В подвале было холодно, уже этого было достаточно, чтобы дрожать, и то, что он был обнажен и связан, не помогало сохранить невозмутимость и хладнокровие. Чужие руки на его теле делали это вовсе невозможным.

 

Тони усмехнулся, продолжая рассматривать мальчика.

– Просто великолепно! Жаль, что ты не видишь, как он покраснел. Совсем еще юный, не дашь даже пятнадцати, – он медленно, почти любовно принялся обводить ладонями руки и плечи дрожащего юноши. – Со спины его можно принять за девушку… Бедра, правда, узковаты, но талия и плечи восхитительны… и какая изящная линия шеи, какие беззащитные косточки позвонков и ключиц… Он обещает стать очень привлекательным молодым человеком… если, конечно, доживет. А какие глаза… Если бы ты только видел их!.. Ты когда-нибудь видел венгерские сливы? Они не синие и даже не фиолетовые, а лилово-черные… Клянусь, его глаза точь-в-точь такие же, большие и темные, почти черные, и зрачок сейчас во всю радужку.

 

Он описал полукруг вокруг пленников и остановился за спиной молодого ученого.

– А еще он держится совсем не так хорошо, как хочет показать, Том. Этого ты тоже не можешь увидеть, но я тебе расскажу. В его глазах презрение и отвращение, совсем как в твоих два дня назад… но в них есть и страх, как бы он ни старался скрыть его. И знаешь что? Когда мы закончим, в его взгляде на меня останется лишь страх, а все его отвращение достанется тебе. И еще ненависть. Пока ее нет, он еще не умеет ненавидеть. Он злится, он в смятении и растерянности, и он не верит, что с ним это происходит. Но скоро эти эмоции уйдут, потому что боль срывает все маски, она очищает душу от всего напускного, обнажает ее и открывает истинные первобытные чувства, самые сильные и ничем не замутненные. А что может быть сильнее ненависти и страха? Он будет бояться меня. Неконтролируемо и безотчетно, как дикари боятся грозы. Но ненавидеть будет тебя. За то, что ты был здесь и не сделал ничего, чтобы остановить меня, за то, что просто стоял рядом и не захотел помочь. За то, что предал его, – он понизил голос и снова обошел узников, заходя со спины Габриэля и склоняясь к его уху. – Точно так же, как его предал друг, с которым он делил комнату. Как его отца предал его лучший друг, переспав с его женой и убив его. Как его мать предала своего мужа, выйдя замуж за его убийцу, а затем и сына, избавившись и от него…

 

Глаза Габриэля, распахнутые в неверии, смотрели перед собой.

– Это неправда… – прошептал он непослушными губами, и если шепотом возможно кричать, то это был именно крик. – Вы лжете!.. Это неправда!

– Это правда, мой мальчик, и ты знаешь это… Ты ведь успел увидеть свою сестру? – он ласково вытер катящуюся по бледной щеке мальчика слезу. – Не плачь, скоро все закончится. Тем, кто познал всю глубину боли, нечего бояться. У меня нет к тебе ничего личного, но то, что знает герр Лауэн, стоит дороже твоей жизни. И если он расскажет нам об этом, то у тебя еще будет шанс расплатиться со своей семьей за все свои обиды. Я даже лично помогу тебе в этом, – он отошел и со вздохом оглядел своих пленников: молодого мужчину с равнодушным лицом и совершенно ровной спиной, который за все время разговора даже не поменял позы, и едва доходящего ему до подбородка мальчика, поднявшего вверх лицо и безуспешно борющегося с катящимися по щекам слезами. – Ну что ж, оставлю вас ненадолго. Мне нужно подготовить кое-что, чтобы было под рукой во время нашей беседы, а вы пообщайтесь тут… Очень хочется надеяться, что все это нам и не понадобится.

 

Его участливый тон заставил ученого хмыкнуть, впервые за все время демонстрируя, что он слышит все, что происходит вокруг, на что Тони обернулся у порога.

 

– Приятно слышать, Лауэн. Мы с тобой, оказывается, похожи гораздо больше, чем ты можешь себе представить. А имея в помощниках кого-то вроде тебя, мы втроем отлично позабавимся.

 

Тони ушел, аккуратно прикрыв дверь.

 

Какое-то время Габриэль безмолвно смотрел в потолок, а потом перевел взгляд на будто неживое лицо своего невольного соседа, и крупные слезы снова покатились по его щекам.

«Нет, я не верю. Она не могла… Они с отцом оба говорили, что семья – это единственное, на что всегда можно рассчитывать и что никто не сможет отнять… Ее саму обманули и оболгали. Она ветреная и легкомысленная, но она не могла предать... – он постарался сдержать рвущиеся всхлипы. – Бедный отец... У него отняли жену, потом жизнь, а теперь его сына собираются пытать ради его же рецепта… Бог мой, за что такая злая, жестокая издевка?!.. Но рецепта они не получат… Не в этот раз. Этот Лауэн будет молчать, а я тем более. Только бы скорее все закончилось… тогда все будет хорошо. Хорошо и правильно. И закономерно, – не так давно осознание, что его хотят убить, вызывало у него ужас, теперь же он не мог этого дождаться. – Возможно, уже через несколько часов все решится, и тогда я буду, наконец, свободен. Тони может затянуть это… Но, может быть, если его злить, он выйдет из себя, и все закончится быстрее. На этот раз никто не сможет обвинить меня, что я не боролся».

 

Единственное, что не давало ему смириться со скорой смертью – это понимание, что его жизнь заканчивается, а в ней нет никого, кому он был бы по-настоящему дорог. После смерти отца не нашлось человека, который был бы рядом, когда что-то не получалось или когда просто грустно. Никого, кто радовался бы его успехам и беспокоился, надел ли он шапку. Никого, кто заставлял бы пить горячее молоко, когда болело горло, и не ложился спать, когда у него была температура. У него не осталось никого… Вот и сейчас ему предстоит умереть, а об этом даже никто не знает… Никто не опечалится, когда его не станет… И такого человека у него уже никогда не будет.

 

«Достаточно уже того, что рядом есть хотя бы кто-то. Кто-то, кто не враг».

С тех пор, как он услышал эту фразу, он смог по достоинству оценить ее, и сейчас изо всех сил старался убедить себя, что это именно то, что нужно, но для пятнадцатилетнего мальчишки, готовящегося в ближайшее время умереть каким-нибудь мучительным способом, этого было недостаточно. Слезы продолжали катиться по лицу.

«Не важно. Все это не важно и скоро закончится. Это вообще не со мной. Это всего лишь сказка, а я… Я Кай, – он медленно и глубоко вздохнул, снова вспоминая свою любимую сказку. – В груди у меня вместо сердца кусок льда, а на мир я смотрю через осколок кривого зеркала. И на самом деле, все, как всегда, не так, как мне представляется, но это тоже не важно, – мысли его понемногу приходили в порядок, страх отступал. – Ведь мне не бывает ни холодно, ни жарко, ни весело, ни тоскливо… У меня нет ничего, о чем бы я жалел или тосковал», – из груди вырвался рваный вздох.

«И это полная правда».

 

– Потрясающий спектакль, – услышал он рядом равнодушно-насмешливый голос. – Надеюсь, вы оба получаете от него удовольствие?

Габриэль ничего не ответил, только вытер плечом уже подсыхающие слезы и постарался отодвинуться.

– Итак, разве ты не собираешься умолять меня рассказать им все, что я знаю?

 

Габриэль еще раз глубоко вздохнул и посмотрел на мужчину.

– Это мне чем-то поможет?

– Нет. Но разве от тебя не этого ждут?

– Возможно.

– И?

– Я не собираюсь оправдывать ничьих ожиданий.

– Вот как. Разве Тони не сказал, что собирается пытать тебя в надежде вызвать мою жалость и сочувствие? Тебя это не пугает?

– Меня это не радует, но разве Вы недостаточно ясно продемонстрировали свое безразличие к моим и его проблемам?

Лауэн выгнул тонкую бровь, и если бы в его взгляде было хоть немного жизни, его можно было бы назвать задумчивым.

– Прекрасно, что ты это понимаешь, но Тони такой подход не одобрит. Или он этого и не ждет?

– Чего именно?

– Тони знает, что ты мне безразличен. И что воззвать к моим братским чувствам может не выйти, так что должен быть план Б… И вот он описывает, насколько ты юн и привлекателен. Ты, похоже, неглуп, горделив и не слишком доступен, но сейчас обнажен и беззащитен, – блондин опасно улыбнулся и крепче прижал к себе парня, чувствуя его дрожь, и зашептал на ухо. – Он так описывал твои достоинства, словно собирался продать тебя, а потом оставил здесь, полностью в моей власти. Это не случайно, готов поспорить, – он провел пальцами по голому позвоночнику юноши.

Очередная волна дрожи прокатилась по спине Габриэля, и он едва удержался от того, чтобы не отпрянуть – это могло бы подстегнуть мужчину к дальнейшим действиям. Поэтому юноша только презрительно хмыкнул, радуясь, что голос не срывается, хотя сохранить этот тон оказалось нелегко:

– Вы с ним действительно похожи. Так тонко понимаете друг друга...

– Я думаю, он хочет заплатить тобой за мои секреты. С чего бы мне отказываться от такого щедрого предложения? Я связан, но не так, чтобы это помешало нашей близости.

 

Габриэль задрожал, чувствуя, как руки мужчины спускаются к его ягодицам. Только что он был полон решимости с гордо поднятой головой принять свою судьбу и не терять хладнокровия, что бы ни случилось, и вот, не прошло минуты, а он уже готов завизжать и опрометью бросился бы вон из комнаты, если бы не веревки.

 

– Великолепно, как Тони и говорил, чудесная нежная и гладкая кожа. Напомни, чтобы я поблагодарил его.

– Прекратите...

– Почему? Разве тебе не нравится? – он провел кончиками пальцев по копчику и скользнул вниз, разводя половинки.

Габриэль рванулся, но пытаясь избежать рук, только сильнее прижался к телу мужчины. Веревки, скручивающие его запястья, впились в кожу, и он зашипел.

– Правильно, не дергайся, иначе не получишь удовольствия, – он развернул мальчика спиной и прижался пахом к его заду, медленно поглаживая его живот и спускаясь ниже. – Или тебе нравится фантазия о насилии?

– Нет… Пожалуйста... Перестаньте... – Габриэль зажмурился и почти не дышал. Пытаться увернуться было бесполезно: каждое движение лишь приводило к тому, что он теснее прижимался к чужому телу и мог только дрожать от бессильной ярости и отчаяния.

– Если бы тебе не нравилось, ты бы просто позвал Тони и сказал, что его план не удался. Я ни одной минуты не поверил в тот цирк, который вы оба тут устроили, хотя, должен признать, твои задушенные слезы выглядели очень убедительно. Так что зови, – он провел сухими губами по шее мальчика и прикусил кожу за ухом. – Или лучше не зови, он рано или поздно придет сам, а мы сумеем получить удовольствие от сложившейся ситуации...

 

Габриэль не мог кричать. Горло сдавило. Краска унижения и стыда заливала его лицо, но еще хуже было то, что его тело начинало реагировать на умелые ласки и чертов вкрадчивый голос, мурлычущий у него над ухом.

– Нет! Пожалуйста… Пожалуйста, прекратите… Прекратите!..

Габриэль не знал, кого он в данный момент ненавидел сильнее: мерзавца Тони, этого отвратительного блондина или себя самого. Он в ужасе ждал, когда его позор будет обнаружен, и мужчина его не разочаровал. Едва его рука, скользнув вниз, ощутила зарождающуюся эрекцию, он презрительно хмыкнул и отодвинулся, насколько это было возможно.

– Я так и думал, – его голос снова стал безжизненным и холодным.

 

Габриэль прикрыл глаза, готовый провалиться сквозь землю. Но временное облегчение, которое он испытал, ощутив, что его больше не держат, почти сразу сменилось тревожным чувством. Лауэну он был не интересен, тот просто провоцировал его, поэтому на этот раз его пронесло. Но куда может завести фантазия Тони, если он захочет найти то, что будет для Габриэля ужаснее всего?

– Пожалуйста... Пожалуйста, не говорите им об этом... – выдавил он из себя, надеясь, что на самом деле это звучало не так жалобно, как ему показалось.

– Почему? Мне кажется они вполне способны оценить и романтику ситуации, и трагедию зародившейся между нами страсти.

– Я вас прошу...

– Просишь меня? С какой стати? Я тебе что-то должен?..

– Не должны. Но я прошу... – юноша до боли закусил губу, заставляя себя продолжить. – Я бы встал на колени, если бы мог…

– Встал на колени? И что? Попытался бы ублажить меня ртом?

 

Габриэль зажмурился. Слезы снова покатились по щекам, но он сделал все, чтобы всхлипы не прорвались наружу.

– Тони прав, – прошептал он. – Похоже, именно вам достанется вся моя ненависть. Я вас уже ненавижу.

– Если бы ты знал, в какое отчаяние это меня приводит, – проговорил Лауэн абсолютно равнодушно.

 

Некоторое время они провели в молчании. Симпатия и уважение к этому человеку, которое Габриэль испытывал до первой встречи, сменились неприязнью и злостью. С чего он вообще решил ему сочувствовать? Только потому, что они в одном подвале? Только потому, что он не кричал, когда его пытали? Тони, конечно, мерзавец, но этот человек, в отличие от самого Габриэля, знал, почему он здесь. Вовсе не обязательно он такая же невинная жертва. Как раз наоборот, вполне вероятно, он это заслужил.

Габриэль поднял глаза незнакомца, прослеживая разбитые губы и успевшие почернеть кровоподтеки в разорванном вороте рубашки. В памяти всплыли долгие часы, которые он провел, зажимая руками уши, чтобы не слышать криков охранников и звуков ударов, и почувствовал стыд. Этого никто не заслужил. То, что мужчина бледен, было заметно даже в полумраке. Несмотря на то, что лицо ученого сохраняло отстраненное выражение, стоять, выпрямившись, стоило ему усилий, которые мог бы заметить любой, кто попробует смотреть дальше собственного носа. Габриэль подумал, что, прижимая его, он мог делать себе куда больнее, чем ему: раны и чуть заметная дрожь в напряженном теле не позволяли в этом сомневаться. Сейчас, по здравому размышлению, Габриэль понимал, что тот держался на ногах только благодаря нечеловеческим усилиям, так что о настоящем насилии с его стороны не могло идти и речи. Но что за невозможный человек!

 

– Во мне есть что-то достойное такого пристального внимания? – у него был приятный голос, когда он не язвил и не пытался причинить боли.

– Кроме ублюдочного характера и непомерного самомнения?

– Да.

– Ничего.

– Тогда что из названного ты так внимательно рассматриваешь?

Габриэль уставился на него. И после всего, что только что произошло, он еще шутит?

– С чего Вы решили, что я смотрю на Вас? Здесь есть еще четыре интереснейшие стены, я могу уделить им все внимание, которого они заслуживают.

 

Мужчина улыбнулся, впервые за все время по-настоящему. И Габриэль подумал, что на самом деле он гораздо моложе, чем сначала показалось.

– А ты забавный. Сколько тебе лет?

– Вам стоило спросить об этом до того, как решили меня тр*хнуть.

Тот только пожал плечами:

– Вряд ли меньше возраста согласия.

Мальчик впился в него взглядом.

– Не меньше, только согласия как раз не было.

– А мне показалось, ты был не против.

– С каких пор слово "прекратите" означает согласие?! С чего вы вообще решили, что я... Что меня можно…

– Твое тело говорило достаточно красноречиво…

Габриэль вспыхнул.

– Это не значит, что я шлюха!

Блондин скривился, как будто у него разболелся зуб.

– Тебе нет никакой необходимости мне врать. К тому же, мне казалось, твой род занятий мы уже выяснили.

– Черта с два Вы выяснили! – глаза его сверкали, хотя Габриэль не понимал, почему для него важно, что о нем подумает этот незнакомец за несколько часов до его смерти. – Мне пятнадцать лет, и когда меня целуют и гладят, мое тело не спрашивает меня, как ему реагировать!..

Губы Лауэна сжались в тонкую линию.

– Если в этом нет ничего особенного, тогда почему ты не хотел, чтобы об этом…

– Кто-то узнал?! Попробуйте догадаться. Они будут делать как раз то, чего я больше всего боюсь, и что причинит мне наибольшие страдания.

– И, по-твоему, секс – самое страшное, что может случиться?

– Я не хочу, чтобы меня насиловали! Пусть избивают, режут, выкручивают руки, но я хочу сохранить уважение к себе! Если мне сегодня суждено умереть, я хочу умереть как мужчина! – услышав неясный звук, мальчик поднял глаза на собеседника и буквально захлебнулся возмущением. – Что тут смешного?!

Мужчина действительно смеялся. Не насмехался, не издевался, просто смеялся. Негромко, даже как-то по-доброму, и Габриэль в изумлении рассматривал его лицо.

– Не думал, что вы умеете...

– Что именно? – улыбка все еще оставалась на его губах, но медленно сходила.

– Смеяться.

– Почему? – он удивленно поднял брови.

Мальчик лишь дернул плечом насколько позволяли связанные руки, но Лауэн почувствовал.

– Ты прав. Я не помню, когда смеялся в последний раз, и уж точно не ожидал этого здесь, – он вздохнул, но тут же снова заговорил: – Но ты действительно очень забавный... И очень талантливый актер. Хорошо, если ты не шлюха, но со смертью ты переигрываешь. Тони – серьезный парень, и он не убьет того, кто может быть ему еще полезен…

– Я буду счастлив умереть с осознанием, что абсолютно бесполезен такому ублюдку, – Габриэль все еще не мог простить ему произошедшего и не думал так быстро забывать об этом.

Мужчина вздохнул.

– Что ты натворил?

– Что?

– Ты должен был что-то сделать... Что-то серьезное, чтобы заслужить этот подвал, веревку и мое общество перед смертью, если только ты говоришь правду.

– Не имею представления, – ответил Габриэль.

– Абсолютно?

– Возможно, я не образцовый сын и студент, но вряд ли сделал что-то, чтобы заслужить подобное.

– Где ты учишься?

– В частном колледже, в Италии.

– Как ты оказался здесь?

– Приехал на лето.

Лауэн помолчал немного и снова спросил:

– В твоей семье есть ученые вроде меня?

– Пытаетесь понять, почему я здесь?

– Пытаюсь поймать тебя на лжи.

– Я не вру.

– Тогда ответь.

– Нет, в моей семье нет ученых, в моей семье есть бизнесмен и домохозяйка. Я бы не удивился, если бы за меня требовали выкуп, но убивать меня не имеет никакого смысла.

Какое-то время Лауэн задумчиво молчал, сведя брови.

– Твой отчим может быть знаком с Бертолли?

– Что?

– Фридрих Бертолли, глава фармацевтической компании «Бертолли и Рейнхарт». Твой отчим может быть с ним знаком?

– Я не знаю, – Габриэль совсем растерялся от такого вопроса, – может быть. А какое это имеет значение?

– Скорее всего, это люди Бертолли.

– Бертолли? – в его голосе звучало неподдельное удивление. – И зачем ему?..

– Красть собственного ученого?

– Нет… – «Пасынка». – То есть... Вы работаете на Бертолли?

Он спрашивал, а в голове стучали слова Тони об убийце отца. Могло ли это быть правдой? Могла ли его мать держать его вдали от дома, чтобы защитить его от отчима?

– Ты не знал?

– Я слышал только, что они хотят узнать какой-то рецепт.

– Что ж, – произнес ученый, – ты имеешь право знать, за что страдаешь. Им нужен рецепт снотворного.

– Снотворного? Не наркотика и не химического оружия? – в это все еще сложно было поверить.

– Нет, одного определенного снотворного. Его изобрел Йохан Рейнхарт около двенадцати лет назад.

«Около восемнадцати…».

– Зачем им оно? После пыток и убийств совесть мешает уснуть?

 

Глаза мужчины сузлись, голос стал ниже.

– Бертолли официально оформил условия передачи компании тому, кто воспроизведет этот засекреченный рецепт.

Габриэль снова недоверчиво смотрел на ученого.

– И какая ему от этого выгода?

– О, – оба узника вздрогнули, когда дверь открылась и на пороге появились Тони и уже знакомый Габриэлю охранник, – он получил для компании море амбициозных ученых по цене уборщицы, не так ли, герр Лауэн? Кем-то движет алчность, кем-то самолюбие... Что движет Вами, Том?

Габриэль внимательно вглядывался в лицо мужчины напротив, но на нем снова застыло то же выражение холодного безразличия, что и до ухода Тони.

– Похоже, вы не только слепы, но и глухи. По крайней мере, ко мне. Может быть, этот молодой человек сможет до вас [i]докричаться[/i]? – он подошел ближе, становясь за спиной юноши. – Габриэль, мальчик мой, господь – свидетель, я сделал все, чтобы избежать кровопролития, но герр Лауэн не хочет облегчить нам с тобой жизнь. Тебе есть, что ему сказать?

 

Габриэль молчал, глядя на неподвижное лицо перед собой. Дыхание Лауэна оставалось ровным, тело не дрожало, как у него самого, и Габриэль невольно позавидовал его умению держать себя.

– Хм... Вижу, ты тоже не хочешь со мной разговаривать… Очень опрометчиво с твоей стороны, – голос Тони стал ниже, в нем появились опасные нотки. – Вас, герр Лауэн, было интересно знакомить с химическими препаратами. Как ученый Вы способны оценить по достоинству формулу, повышающую болевой порог, отчего простое прикосновение заставляет каждую клетку гореть как от удара, а удар выворачивает сознание наизнанку… Или формулу, заставляющую Вас чувствовать, как сухожилия рвутся от напряжения и судорог… Но Габриэль не ученый, а Вы вряд ли поверите нам на слово, если мы просто скажем Вам, что именно ввели ему, не так ли? Поэтому придется вернуться к более традиционным методам... Резаные раны, порванные мышцы, сломанные кости – все как у Вас, только не имитация ощущения, а по-настоящему. К тому же, мне не нужно бояться переусердствовать, из-за чего он сойдет с ума или будет не в состоянии приготовить нужный мне рецепт. Приятная свобода для действий, согласитесь? – он ухмыльнулся. – Учитывая его возраст, начну я, пожалуй, с розги, – в его руке сверкнул тонкий и гибкий как проволока стальной трос. – Я зову эту розгу "тупая катана". Знаете, почему? Если я буду просто бить, она будет оставлять ровные полосы на коже, которые, после того, как заживут, оставят тонкие белые полоски, как от лезвия. Но если я протяну... – он взмахнул так, что прут со свистом рассек воздух; Габриэль сжался, но удар просвистел мимо. – Она, как катана или сабля, может разрезать плоть до кости. Так что, мой дорогой мальчик, мы сейчас будем играть в игру, и учти – я хочу слышать твой прекрасный голос, – он наклонился ближе. – Если еще и ты будешь усложнять мне жизнь, для тебя она усложнится многократно. Это ясно? – он потянул мальчика за волосы.

 Тот торопливо кивнул.

– Не слышу, – Тони рванул пряди сильнее.

– Да! – прозвучал сдавленный крик.

– Тогда начнем. Ты будешь после каждого удара называть по букве из фразы "Спасибо тебе за это, Томас Лауэн". Будь внимателен, если ошибешься – начнем с начала. Понятно?

– Да, – тихо, но более решительно ответил он.

– Попробуем, – тут же раздался свист и Габриэль, готовившийся к удару, но не ожидавший, что будет [i]так[/i]… больно, сдавленно выдохнул и зашипел сквозь зубы.

– Нет, мой дорогой, эта буква называется "эс", а не "с-с-с". Попробуем еще раз.

Снова раздался свист и мальчик на выдохе произнес:

– Эс-с!..

– Молодец.

– Пэ!.. А!.. Эс!..

 

После каждого удара мальчик выдыхал букву – и сразу закусывал губу, лишь усилием воли заставляя себя не взвыть, и все сильнее клонился в сторону своего соседа... Тони не спешил, но и лишний вдох Габриэль сделать не успевал. Уже после десятка ударов стало трудно различать, где именно жжет. Больнее всего было, когда прут проходился по ребрам, и Тони об этом знал, а после недели без еды ребра было найти не сложно.

Игра оказалась не такой простой, как казалось вначале: ослепленный болью разум отказывался вспоминать названия и порядок букв, и Тони еще несколько раз заставлял его начинать с начала, пока фраза стала приближаться к концу:

– Зэ!.. А!.. Э!.. Тэ!.. О!.. Тэ!.. О!.. Эн!..

Свист прекратился.

– Ц-ц-ц, – зацокал Тони. – Следующей буквой должна быть «эм». Ты снова ошибся.

– Нет…

– Что?

– Я сказал… это не ошибка. Я считаю, что будет справедливо… – дыхание Габриэля было прерывистым, как после быстрого бега или тяжелой работы, но он должен был сказать это, – вначале поблагодарить тебя... Спасибо тебе за это, Тони!.. – зная, что этим, скорее всего, подписывает свой приговор, заставил себя твердо произнести он.

 

Ни один мускул не дрогнул на лице Лауэна, но Габриэлю показалось, что он начал вслушиваться в разговор.

Несколько секунд Тони не отвечал, но наконец прищурился.

– Я вижу, моя игра пришлась тебе по вкусу. Клянусь, ты не покинешь эту комнату, пока не поблагодаришь каждого в этом подвале минимум 30 раз. Но в этой фразе осталась еще одна буква, – на этот раз он замахнулся с такой силой, что конец троса прошелся по щеке Лауэна, и прежде, чем его собственный мир взорвался от боли, Габриэль, почувствовавший, как мужчина вздрогнул, увидел алую струйку, побежавшую по его щеке.

– И-и-и!.. – взвизгнул он, не давая Тони повода начать эту фразу с начала.

– Прекрасно. Кого теперь ты хотел бы поблагодарить? Решай быстрее. Считаю до трех и начинаем. Раз…

 

Габриэль не сразу понял, что именно происходит, когда, готовясь к очередному удару, ощутил на горящей пульсирующей спине осторожные прикосновения. Руки, до сих пор лежавшие на его талии, провели вверх, скользя по стекающей влаге и прослеживая длинные набухающие полосы.

Лицо ученого стало еще более жестким.

 

– Три!..

Габриэль, отвлекшийся от обратного отсчета Тони, истошно закричал. Прут, пройдя на его спине, задел и исследующую руку Лауэна. Это будто разбудило ученого. Он резко развернул мальчика, заслоняя его собой, и следующий удар пришелся по его собственной спине, разрывая рубашку и кожу и заставляя ее гореть, словно прут в руках Тони был раскаленным.

– Ублюдок, – прошипел он, сквозь сжатые зубы.

 

– О, герр Лауэн. А я уже было думал, что вы разделяете мое удовольствие от сдавленных стонов этого нежного мальчишеского голоса. У Вас есть, что мне сказать?

 

Габриэль переступил с ноги на ногу и еле слышно выдохнул: «Не стоит». Не ясно, слышал ли его ученый, потому что все равно раздраженно проговорил:

– Вы, наверняка, уже обыскали мой дом и лабораторию, но не нашли того, что искали. Вам не приходило в голову, что это потому, что его там никогда не было? Последний мой опыт, как и все предыдущие, закончился печально. Но я могу отдать вам все материалы и записи. Они… – он вздохнул. – Они в камине под кирпичной кладкой. Толстая красная тетрадь.

– Ай-яй-яй, эти записи у нас уже есть, не стоило прерывать наше веселье ради такой незначительной информации…

– Но чего вы еще от меня хотите? Дайте мне компоненты, я буду работать здесь. Вы же знаете, что из всех я ближе других подошел к открытию формулы…

– Ее пытаются открыть уже восемь лет, уверен, Вы первым напомните мне об этом, как только я спрошу, как продвигаются дела.

– Тогда можете ждать сколько угодно. Пока не возобновлю опыты, все равно я не смогу сказать ничего нового.

– Замечательно, тогда мы просто продолжим.

– Какой в этом смысл? Вы только зря мучаете его.

– Это Вы так думаете, герр Лауэн. Во-первых, я не верю, что это все, что Вы можете мне поведать, а во-вторых, Вы только что сказали больше, чем за последние три дня, значит, в этом уже есть смысл. И постарайтесь мне больше не мешать, иначе я снова привяжу вас к стулу, – Тони обошел пленников, снова становясь за спиной Габриэля. – Должен признаться, меня удивил Ваш порыв. Вы ведь не поверили, что этот сопляк на самом деле невинная жертва. С чего Вы решили вступиться за него? Рецепт, который приведет Вас к обладанию крупнейшей фармацевтической компанией в Европе – или какой-то малолетний ублюдок. Я ожидал, что пока он не умрет [i]по-настоящему[/i], чтобы вы могли прощупать его пульс и лично в этом убедиться, вы не поверите, что это не подстроено. Хотя рецепт-то Вы все равно не открыли, так что у него еще есть возможность умереть, чтобы Вы всю жизнь помнили, чего ему стоила эта формула.

 

Лауэн ничего не ответил, лишь крепче сжал зубы.

– Кстати, как я уже сказал, лично я не верю в то, что Вы не можете больше ничего рассказать, чтобы помочь этому ребенку, – было что-то пошлое в том, чтобы стоять с пыточной розгой в руке и называть свою жертву «ребенком». – А ты, Габриэль, в это веришь? Как ты думаешь, герр Лауэн может тебе помочь?

– Может, – прозвучало едва слышно.

– О, вот видите, герр Лауэн, Вашей безыскусной лжи не верят даже дети. И как думаешь, Габриэль, чем он может помочь?

– Он мог бы… свернуть мне шею.

 

Ответ Тони был предсказуем и не заставил себя ждать. Сквозь пелену боли Габриэль почувствовал, как руки крепче сжались вокруг его дрожащего тела, осторожно заворачивая в своеобразные объятия. Поняв, что его не оттолкнут, мальчик расслабился, повисая на руках молодого ученого.

– Прости, – услышал Габриэль его шепот. – Я не могу ничем помочь.

– Спасибо, – едва слышно прошептал он.

– За что?

Выждав пару мгновений, пока боль от последнего удара даст произнести хоть слово, он ответил:

– За то, что Вам не все равно…

 

 

Никто не знал, сколько прошло времени, когда Тони, наконец, опустил руку. Плечи, спина и ноги – все тело Габриэля пульсировало и горело, будто его бросили в кипящее масло. Он не чувствовал на себе живого места, кроме узкой полосы на пояснице, где его придерживал ученый. Руки затекли, в ушах звенело, его била дрожь, которую он не мог сдержать и от которой ужасно устал. Если бы ему дали хоть небольшую передышку… Хотя бы десять минут, чтобы он смог отдышаться. Про себя он подумал было, что уже готов отдать этот чертов рецепт только за то, чтобы его вернули назад в его камеру или добили, наконец, но спохватился, упрекнув себя в трусости.

 

Тони словно услышал его мысли:

– Предлагаю устроить перерыв. Ты не устал от неудобной позы, мой мальчик?

Габриэль приоткрыл глаза и мутным взглядом уставился на Тони. Фальшивое сочувствие на лице того вернуло его к реальности, придавая силы и пробуждая в нем злорадство, что все пытки ни к чему не привели. Он попытался ответить, но голос не слушался, и ему пришлось прочистить горло, прежде чем он смог прохрипеть:

– За пятнадцать минут?..

– За полтора часа.

– Наверно, я задремал…

Тони лишь усмехнулся в ответ:

– Рад, что ты чувствуешь себя настолько комфортно, что можешь здесь спать. Я слышал от твоего друга, у тебя были проблемы со сном.

Габриэль ничего не ответил. Воспоминания о друге были словно не из этой жизни и больше не могли причинить ему боли. Стало лишь немного горько за какого-то мальчика, которого когда-то звали так же, как и его.

– Это хорошо, что ты выспался, – Тони отложил розгу, взял у охранника кнут, длинный и толстый, и отошел дальше, почти к самой стене. – Вторая часть начнется с этого...

Он небрежно взмахнул им, и кнут опустился на спину мальчишки.

Габриэль знал, что так будет. Он готовился к этому, сжимал зубы и все равно, когда конец кнута прошелся по его спине, закричал. Его глаза в ужасе распахнулись, губы жадно схватили воздух.

– Рекомендую тебе подготовиться, – бросил Тони и ушел.

Мальчик дышал как загнанное животное и не реагировал ни на что вокруг. Ничего похожего он не мог себе даже вообразить. В глазах было темно, кровь прилила к лицу, и ему показалось, что он вот-вот потеряет сознание. Чужие руки осторожно сжали его затылок, заставляя держать голову прямо, и спокойный голос несколько раз повторил:

– Дыши... Дыши... – этот голос был единственным, что проникало в сознание, жаждущее отгородиться от реальности беспамятством, только он не давал провалиться в спасительную темноту.

Лауэн продолжал придерживать его, легко дуя на веки и не переставая говорить. Он не мог даже прижать к себе мальчика, чтобы успокоить – к спине нельзя было притронуться, каждый дюйм был покрыт глубокими полосами и липкой влагой.

– Я не смогу!.. Я не хочу!.. – голос Габриэля сорвался на визг, выдавая его панику.

– Спокойно. Дыши. Медленный вдох, медленный выдох. Они ушли… Они уже ушли, все хорошо, – ничего не было хорошо, но вряд ли мужчина мог сказать что-то по-настоящему успокаивающее. – Что он сделал?

– Он издевался… – прошептал Габриэль и зарыдал, утыкаясь в ключицы мужчины. Из глаз хлынули слезы. – Он просто издевался до этого, он смеялся над моей детской бравадой, над моими попытками держаться... Он все это время знал… он знал, что достаточно только взять другой кнут… Его розга – ничто, игрушка по сравнению с этим!.. Я не хочу… Нет!.. Пожалуйста!.. Пожалуйста, я не хочу!.. – мальчик снова забился в истерике, и ученый притянул к себе его голову, устраивая ее на груди и поглаживая по мокрым встрепанным волосам:

– Тише… Тише, ты отлично держался…

– Я больше не хочу… – повторил он.

Лауэн вздохнул, сдвигая брови и прикрыв глаза.

– Я не могу ничего для тебя сделать, – бессильно прошептал он.

Голос, которым это было сказано, привлек внимание Габриэля. Он всхлипнул еще несколько раз и поднял глаза на мужчину.

– Я верю Вам, – устало, но ободряюще прошептал он.

Паника постепенно уступала место решимости. В конце концов сам он мог в любой момент прекратить это, просто сказав им рецепт, и тогда, возможно, его убьют быстро. И мужчину с ним заодно. Но он не собирался этого делать, а если ученый на самом деле не знал формулу, то слезы Габриэля только причинят ему лишнюю боль.

– Это не Ваша вина, – он рвано вздохнул, размазывая плечом по лицу слезы вместе с кровью, – я ни в чем Вас не виню. Он… Он с самого начала собирался меня убить. Мне сказал об этом охранник, еще до вашего появления здесь.

Лауэн долго молчал, раздумывая над чем-то и, наконец, произнес:

– Могу я что-нибудь сделать для тебя?

– [i]Для меня[/i]?

– Да. Он не убьет меня, пока не узнает то, что ему нужно, а я этого не знаю. Он отпустит меня, чтобы поймать снова, когда в этом будет смысл, но ты к этому времени, скорее всего, будешь уже мертв… Мне жаль… Могу я что-нибудь сделать для тебя? Передать кому-нибудь что-то или… все, что хочешь.

Габриэль задумался. Он оценил предложение мужчины и очень хотел им воспользоваться, но на ум ничего не приходило. Ему некому было что-либо передавать и нечего было желать. Он покачал головой, но тут одна мысль пришла ему в голову, и он снова поднял на ученого глаза.

– Да, если, конечно, получится, Вы можете сделать кое-что для меня...

Мужчина чуть склонил голову, показывая, что внимательно случает.

– Мне… Мне понравился Ваш смех… Если возможно, я хотел бы еще раз услышать его.

На лице ученого отразилась крайняя степень удивления.

– Мой смех?

Габриэль кивнул, зная, что мужчина, все еще держащий его затылок в руках, почувствует это.

Спустя мгновение брови ученого сошлись, и недоумение сменилось мрачной решимостью.

– Хорошо, – он кивнул, – если это то, чего ты хочешь, ты услышишь его, даже если это будет последний раз, когда я буду смеяться.

 

Глаза Габриэля широко распахнулись. О боже, какой же сволочью надо быть, чтобы придумать такое!

«Поздравляю тебя, Вильям Габриэль Рейнхард-Д’Эйри, ты выиграл главный приз в конкурсе на звание Самого Ублюдистого Ублюдка В Этом Подвале. Даже Тони до тебя далеко: все, что он может – взять бритву или кнут, но только ты можешь заставить человека забыть, что значит смеяться». Габриэль уперся лбом в плечо мужчины.

– Простите, – прошептал он. – Я сказал это, не подумав. Забудьте об этой просьбе.

– Почему?

– Потому что Ваш смех может нравиться не только мне. Я не хочу, чтобы из-за меня он в последний раз звучал в таком месте.

– Ты [i]беспокоишься[/i] обо мне? Ты. Беспокоишься. [i]Обо мне[/i], – повторил Лауэн неверяще и рассмеялся.

Это был невеселый смех, но даже он преображал его тонкие черты до неузнаваемости.

– Ты удивительный ребенок, – его невидящие глаза улыбались.

– Я не ребенок.

– Пусть так. Ты удивительный [i]не-ребенок[/i].

Габриэль нахмурился.

– Что я такого сказал?

– То, как ты беспокоишься о тех, кто этого не заслуживает… удивляет. Но еще удивительнее, что ты за все готов взять ответственность на себя. Ты даже не подумал, что игры Тони могут отбить у меня желание веселиться? Камера, пытки, слепота – это все в твоем понимании стоит меньше, чем твоя просьба?

Габриэль не смотрел на мужчину, в носу и без того подозрительно кололо.

– За все остальное я не могу нести ответственность.

– Ты вообще не можешь нести ответственность за то, что делают другие, даже если это по твоей просьбе. У меня есть своя голова. Ты отвечаешь только за то, что делаешь ты. И пока ты отлично справляешься, – мягче добавил он.

– Нет, я совсем не справляюсь, – не выдержав, всхлипнул он.

– Справляешься.

– Я рыдаю как девчонка.

Лауэн вздохнул, снова поглаживая его по волосам.

– Я [i]видел[/i] много плачущих мужчин и женщин, но еще не встречал никого, у кого было бы для этого больше оснований, чем у тебя.

– Мужчины не должны плакать.

– Ты все еще о своем желании умереть как мужчина? Поверь мне, ты больше мужчина, чем кто-либо в этом подвале, что бы они с тобой ни сделали.

Габриэль поднял заплаканные глаза на ученого. Лицо того было спокойным и сосредоточенным. Оно сейчас не казалось холодным или безразличным, просто очень усталым и печальным, и Габриэль пожалел, что они не были знакомы раньше. В мужчине было что-то такое, что делало даже молчание с ним уютным, когда он того хотел. Возможно, если бы они хотя бы эти последние дни провели в одной камере, те не были бы такими бесконечными и безнадежными. Он пожалел, что у них совсем не осталось времени.

Что ж, они не были знакомы в обычной жизни, зато, когда придет смерть, рядом будет…

 

Он не успел додумать эту мысль, потому что дверь в камеру открылась. Габриэль вздрогнул и сжался и почувствовал, как его в последний раз погладили по затылку и осторожно обняли, чтобы не причинить боли.

 

… Да, рядом будет друг.

 

 

Бесконечный час прошел, прежде чем мальчик потерял сознание. А может быть, это были два часа или три. Для пленников каждая минута тянулась как вечность. Тони нравилось делать паузы в истязаниях. Он поворачивал Габриэля то спиной, то лицом к себе, и рассказывал Лауэну о малейшем изменении в его выражении, о каждом проблеске отчаяния и боли в его глазах. О том, что тот чувствовал, когда под кнутом рвалась кожа или когда он погружал пальцы в раны, раскрывая их… Вначале Габриэль кричал, пока не сорвал голос, затем издавал лишь стоны, которые со временем становились все реже, пока не стихли совсем.

 

Лауэн был счастлив, когда понял, что мальчик больше не чувствует боли.

Вряд ли ученый был способен оценить это, но сейчас его слепота была благословением. Повсюду в камере была кровь – брызги на полу, на стенах и сам он был весь в крови, не говоря о висящем на его руках подростке.

Тони был доволен.

– Приведи его в сознание, – бросил он охраннику, а сам принялся прохаживаться по камере. – Думаю, на сегодня мы закончили. Но я придумал на завтра чудесную программу для нас… Хотите послушать?

 

Лауэн не выразил никакого желания, но Тони подошел к мальчику и приподнял за волосы его голову.

– Разве тебе не интересно?

Тот лишь на несколько секунд приоткрыл глаза, чтобы посмотреть на него, и снова закрыл.

– В любом случае, – продолжил Тони, – завтра я попрошу моего друга помочь мне. Я бы представил вам его, но никто не знает его настоящего имени. Мы зовем его [i]Аполлоном[/i]. Он большой специалист [i]по молотку и гвоздям[/i]… Не правда ли, мой друг?

 

Габриэль снова приоткрыл глаза и перевел мутный взгляд на хмурого охранника, вернувшегося на свое место у двери.

– Я слышал, ты оскорбил его. Готов поспорить, он в ярости и будет счастлив напомнить тебе о том инциденте. Если бы ты знал, каким умелым он может быть…

Но Габриэль вновь потерял сознание, не успев дослушать о таланте Аполлона. Тони досадливо поморщился.

– Приведи его в чувство, – бросил он и вышел.

 

Охранник снова вынул нашатырный спирт и вату, смочил ее и поводил из стороны в сторону по комнате и перед дверью, но к лицу мальчика не поднес. Вместо этого, он сунул ее в лицо Лауэну и, дождавшись, пока тот отшатнется, очень низко и тихо заговорил:

– Продержитесь три часа. Через сорок минут у Тони покер, мы все уедем, а к полуночи я за вами вернусь, – и еще ниже добавил. – Свернешь мальцу его цыплячую шею до этого времени – сам узнаешь, что такое молоток и гвозди в умелых руках. Я ясно выразился?

Лауэн хмуро медленно кивнул.

– Зачем Вам это?

– Не ради тебя стараюсь, но вот его мне жаль, – он кивнул на Габриэля, хотя Лауэн и не мог этого видеть. – Таких, как он, мало. Забавный малёк… Такие не должны умирать, – он удрученно помотал головой, – только не так.

В коридоре послышались шаги, и охранник, сунув Тому в карман смоченную вату, лениво вернулся к двери.

– Он в глубоком обмороке, Тони, и не придет в себя в ближайшее время больше, чем на три минуты. Оставь его на сегодня, а то сдохнет к утру, – равнодушно сообщил он вошедшему. – И если хочешь завтра ломать ему пальцы, сними его на ночь с крюка, иначе он ничего не будет чувствовать, – он сплюнул на пол и перевел безразличный взгляд на пленников.

 

Тони нахмурился и посмотрел на часы.

– Что ж, желаю Вам спокойной ночи, герр Лауэн, и приятных снов. Отдохните как следует, завтра я приеду Вас навестить сразу после ланча. Хотя я уже не тешу себя надеждой, что к Вам вернется память, но кто знает. Ведь этого ребенка ждет долгая и мучительная смерть, – он не стал ждать ответа и вышел, обернувшись к охраннику на пороге. – Снимай. И поехали.

 

Охранник вынул нож, разрезал веревки сначала на запястьях Габриэля, затем Лауэна и тоже вышел, но вскоре вернулся.

– У двери я оставлю кувшин с водой. Напои парня, и пусть спит дальше. Надеюсь, до полуночи бред не начнется.

 

Мальчишка был пугающе легким. Сейчас, когда он не говорил и не шевелился, он был похож на безжизненную куклу. Том наощупь добрался до стены, где стоял кувшин, сел, привалившись к ней спиной, и устроил бессознательного Габриэля у себя на коленях. Его собственная рубашка была изорванной и мокрой, но это было лучше, чем ничего, поэтому он снял ее и укрыл плечи парня. Дыхание того было тихим и глубоким. Лауэн понимал, что лучше бы привести его в сознание и дать заснуть естественным образом, но проявлял малодушие, оттягивая этот момент – до мальчика было страшно даже дотрагиваться, и еще страшнее было представить, что тот будет чувствовать, когда придет в себя.

 

Он просидел около получаса, не двигаясь, и, наконец, вынул из кармана все еще мокрую вату. Нащупав лицо Габриэля, он осторожно протер его виски и лоб и поднес ее к его носу.

Мальчик дернулся, и по тому, как его дыхание сразу стало частым и поверхностным, Том понял, что тот пришел в себя.

– Не бойся, они ушли, – проговорил он.

 

Только сейчас, обретя более или менее свободу в движениях, молодой ученый как никогда остро почувствовал, насколько ему не хватает зрения. Пока он был привязан к стулу и не собирался даже смотреть на своих тюремщиков, зрение было ему ни к чему. Было неприятно и даже пугающе вдруг обнаружить, что не способен видеть, но он знал, что к препарату, который ему ввели, существует антидот, поэтому отнесся к этому не серьезнее, чем к ленте на глазах. Но сейчас ему было необходимо видеть лицо мальчика, чтобы понять, как тот себя чувствует, видеть, насколько опасны его раны, много ли крови он потерял. Ничего из этого не было ему доступно сейчас, и это приводило его в равной мере в ярость и в отчаяние.

Мальчик не отвечал, а Том даже не мог понять, очнулся ли он или все еще не понимает, где находится. Его собственные руки после многих часов в веревках не были настолько чувствительными, чтобы определить температуру или наощупь исследовать раны.

– Габриэль?.. – он осторожно скользнул большим пальцем по его щеке, приложил ладонь к шее и, наконец, коснулся губами виска.

Мальчик задрожал и попытался увернуться от прикосновения, сердце его заколотилось, как у загнанного кролика.

– Скажи что-нибудь.

– Что… Вам нужно?..

– Как ты себя чувствуешь?

– Л-лучше не бывает… – быстро ответил он, речь выходила сбивчивой и путаной. – Мне к-кажется… я даже не покидал л-лигурийского побережья… уснул на пляже и сгорел… Спина и грудь так же горят… – он говорил взволнованно, и это было совершенно не понятно, потому что ни вид Тони с кнутом, ни охранника с ватой перед его лицом не приводили его в большее отчаяние.

– Ты понимаешь, где находишься?

– Д-думаете, я могу об этом забыть?..

Лауэн раздраженно вздохнул.

– Я тебя не вижу. Я не понимаю, в сознании ты или у тебя начался бред.

– Не волнуйтесь, я в полном порядке… – он попытался приподняться, но затекшие руки служили ненадежной опорой, и он упал, сдавленно зашипев и всхлипнув, но тут же повторил попытку, снова безуспешно.

– Тебе неудобно лежать?

– Н-не хочу злоупотреблять Вашей добротой.

– Лежи, – в голосе Тома проявилось что-то, что заставило Габриэля остаться на месте, но не придало ему спокойствия, и дрожь в его тебе стала сильнее.

Том снова глубоко вздохнул и выдохнул.

– Можешь мне объяснить, что привело тебя в такой ужас?

– Чего Вы от меня хотите?..

– Ничего. Я просто держу тебя, но если ты предпочитаешь лежать на полу, я могу положить тебя на пол.

– Да. Положите, пожалуйста.

Лауэн попробовал было приподнять его за плечи, но остановился, почувствовав под пальцами кровь.

– Послушай, здесь нет ни одеяла ни даже линолеума, а на тебе нет ни клочка одежды…

– Это ничего, я могу и так, – в голосе отчетливо слышалась паника.

– Ты можешь, а твои раны нет. Как ты собрался лежать на голом бетоне?

– Так же, как лежу на голом тебе!

Глаза Лауэна распахнулись в неверии. Только сейчас до него дошло, что именно так напугало мальчика, и он не знал, смеяться ему или плакать. Габриэль готов был принять его поддержку, пока ему ничего не угрожало или пока рядом было большее зло, но как только они остались наедине… Тот ничего не забыл, в отличие от самого Тома.

 

Он запрокинул голову, упираясь затылком в стену, и убрал руки от мальчика.

– Я должен перед тобой извиниться, – ровно проговорил он. – Я уже просил простить меня, но этого, очевидно, недостаточно. У меня не было намерения… насиловать тебя. Если это тебя успокоит, я никогда не занимался сексом с мужчинами. Это был лишь способ… заставить тебя сознаться. Прости, я вел себя недопустимо, но я могу поклясться, что с моей стороны тебе в этом отношении ничего не угрожает.

– Почему Вы без рубашки? – его голос все еще был настороженным, но он вернулся к обращению на «вы» и уже не стремился так поспешно покинуть колени Тома.

– Я укрыл ею тебя, но, должно быть, она сползла. Я не вижу ее и не могу поправить.

Габриэль повернулся, замечая ее на полу, и поднял.

– Простите… – пробормотал он, смущенный своей вспышкой.

– Прощаю. Ты все еще стремишься лечь на пол?

– Нет, если Вы не против…

– Надень рубашку и ложись.

Габриэль осторожно завернулся в мягкую ткань, и прислонился к плечу мужчины. Все тело представляло собой сплошную воспаленную рану и болело постоянно, так что прикосновения ткани или рук уже почти не играли роли. Том бережно прижал его к себе, чтобы немного согреть.

– Сколько времени я был без сознания?

– В который раз?

Габриэль вздохнул.

– Всего. Какое сейчас время суток, и скоро ли они вернутся? – его голос был слабым, как и он сам, но в голове прояснялось.

– Сейчас поздний вечер. Они ушли около получаса назад. Тони обещал вернуться после ланча. А его охранник – к полуночи.

– Охранник?..

– Аполлон.

Мальчик поежился.

– Ты действительно его оскорбил?

– Я одел ему на голову миску с рагу.

Лауэн хмыкнул.

– О чем ты только думал? – вопрос был риторическим, но Габриэль ответил:

– Надеялся, что он убьет меня быстро… Но он не захотел. Он сказал, что не враг мне. Хотя, может быть, теперь он сказал бы, что не был мне врагом…

– Возможно, он действительно не враг тебе.

– Почему Вы так думаете?

– Он сказал, что вернется за нами. Он не хочет, чтобы ты умер.

Габриэль приподнял голову и внимательно всмотрелся в лицо ученого. Непонятно было, что он в нем искал, но через мгновение снова опустился на плечо Тома.

– Это жестоко… Давать надежду только ради самой надежды.

– Если кто и пытается тебя обмануть, то это не я.

– Знаю. Он сказал, что я не имею права умирать, пока еще могу бороться, – мальчик спрятал лицо в руках. – Но я снова струсил. Я не хотел бороться, я хотел, чтобы все поскорее закончилось.

– Это не трусость. Ты был мужественным, но не мог ничего сделать.

– Это не мужество, я специально злил его, но он все равно не захотел меня убить. И теперь… – он сжался, уткнулся лбом в плечо Тома и всхлипнул. – Я не хочу, чтобы наступало завтра…

Мужчина не знал, что на это ответить. Он поднял руку к затылку мальчика и тихонько поглаживал по волосам, пока тот справлялся со слезами.

– Видите, я просто трус.

– Не желать, чтобы тебя пытали – не трусость. Это естественный инстинкт живого существа.

– Но сейчас меня никто не пытает…

– Ты пережил… непростой день. Ты справишься с этим, вот увидишь. Мы выберемся отсюда. Все будет хорошо, я тебе обещаю, – он и сам понимал, что это обещание не стоило и выеденного яйца, но это было большее, что он мог сейчас сделать, и, похоже, Габриэлю это вернуло необходимую долю самообладания.

– Спасибо.

– За что на этот раз?

– Вы заботитесь обо мне... – фраза не прозвучала до конца, но в ее интонациях отчетливо слышалось «…чего уже давно никто не делал».

Лауэн нахмурился.

– Похоже, твои родители пренебрегают своими обязанностями, если ты считаешь необходимым благодарить за это.

– Я сказал это не для того, чтобы пожаловаться.

– Я знаю, но это не снимает с них ответственности.

– Они… просто они не могли быть рядом. Я не хочу об этом говорить.

– Как скажешь. Как ты себя чувствуешь?

– Вы уже спрашивали.

– Я спрашиваю не из вежливости. Я хочу знать, как дела обстоят на самом деле. Я врач… то есть был врачом до того, как стал фармацевтом. Но я слеп и не могу осмотреть тебя сам.

– Что конкретно Вы хотите узнать?

– Все. Что болит, как именно, холодно или жарко, темно в глазах, шумит в ушах, тошнит… Все, что ты чувствуешь.

– В общем, вы только что перечислили все, что я чувствую. Болит все тело. И кожа, и мышцы, и, кажется, даже кости. И голова. И мне одновременно и холодно и жарко, так что если бы мне сейчас предложили грелку или лед, я не знаю, что выбрал бы. Вряд ли эта информация чем-то поможет…

– Напротив, это говорит о том, что у тебя начинается лихорадка. Хочешь пить?

– Да.

– У тебя за спиной кувшин с водой. Пей маленькими глотками, чтобы не начало тошнить, – он почувствовал, как Габриэль повернулся, и услышал плеск воды.

– А Вы не хотите? – спросил мальчик спустя несколько секунд.

– Нет, но не выпивай все за раз. Скоро тебе снова захочется.

Мальчик сделал еще несколько глотков и отставил кувшин.

– Как Вы думаете, он сказал правду?

Оба поняли о ком речь, но Лауэн какое-то время молчал.

– Я бы сказал «да», если бы не понимал, как много для тебя значит эта надежда. Он запомнил, что ты предлагал мне свернуть тебе шею и пообещал мне долгую и мучительную смерть, если до полуночи с тобой что-то случится.

– А Вы смогли бы?..

– А ты?

Габриэль долго думал перед тем, как ответить, и, наконец, вздохнул.

– Нет, не смог бы.

– Убить?

– Не смог бы убить… голыми руками.

– А само убийство тебя не пугает?

– Пугает, но… если бы мне предстояло решить… убить кого-то или позволить ему пережить то, что сегодня испытал я… или то, что хочет завтра сделать со мной Тони, то я смог бы найти в себе мужество нажать на курок или добавить в воду яд… – он приподнял голову, с немым вопросом заглядывая в лицо Лауэна.

– Мне не часто приходится задумываться над такими вопросами. Для того, чтобы свернуть человеку шею, нужно много сил, особенно, если он этого ожидает. Это нужно уметь, а я не умею.

– Только поэтому? А если бы умели?..

– Если тебя интересует вопрос, мог бы я убить человека или нет, то ответ – да. А в ситуации, описанной тобой, я бы задумался, не только смогу ли решиться на это, но и смогу ли осуществить, – он помолчал немного. – И еще над тем, стоит ли лишать этого человека возможности заплатить за свои грехи. Я не такой гуманист, как ты.

Габриэль долго не знал, что ответить. Мстительность не была ему свойственна, хотя после последней недели он уже ни в чем не был уверен, особенно в том, кому именно и за что он хотел бы отомстить.

– Много Вы знаете людей, которым стоило бы так искупать свои грехи?

– Достаточно.

– А мне кажется, я не знаю ни одного.

– Правда? А Тони? Ты не хотел бы с ним поквитаться?

– Я не хочу его больше видеть, независимо от обстоятельств.

– Ты слишком великодушен для своего возраста.

– Это слабость?

– Нет, это достоинство, если не будет мешать тебе жить.

– Чем это может помешать?

– Если из истории не извлекать уроки, она повторяется.

– Вы правы. Но я даже не имею представления, почему я здесь. Почему именно я? Похоже, они знают обо мне даже больше, чем я сам. Значит, я не просто подвернулся под руку на улице, – эти мысли породили в нем новую волну отчаяния. – Значит, даже если нам удастся сбежать, мне некуда будет вернуться…

– Тише, тише, – Том снова прислонил его голову к своему плечу и начал поглаживать по волосам. – Счастье будет, даже если мы просто выберемся отсюда. Но мне нравится твой оптимизм. Не так давно ты хотел умереть, а сейчас переживаешь, что тебе негде жить.

– Проще умереть, чем постоянно жить в страхе.

– Значит Аполлон прав, ты не должен умирать лишь потому, что так проще.

– Вы сказали, что это естественно – не хотеть страдать.

– Да. И животным, чтобы избежать этого, даны когти и зубы, а людям – голова.

Мальчик молчал.

– Габриэль?

– Вы правы, – он вздохнул. – Сам не знаю, что со мной такое.

– Ты устал, и все представляется тебе в черном свете. Может быть, поспишь?

– Да, – дрожа всем телом, он свернулся на коленях мужчины и закрыл глаза. – Я просто боюсь. Хотя раньше никогда ничего не боялся. Даже когда меня похитили в первый раз… Даже пока сидел здесь всю неделю… Это был не страх – беспокойство, тревога.. Но сейчас… Тони был прав, когда говорил о безотчетном и неконтролируемом ужасе… Если мы выберемся отсюда, я не представляю, как с этим жить.

 

 

Мальчик спал глубоким беспокойным сном, когда в коридоре послышались хлопки – и снова все стихло. Лауэн насторожился. Через минуту в двери повернули ключ, и в комнату кто-то вошел.

– Пошли, – послышался знакомый голос охранника. –  У меня не больше часа. Тебе придется самому нести его, я не могу вернуться переодетым. Иди на мой голос, – он дождался, пока ученый тяжело поднялся, и двинулся к выходу, не переставая говорить. – В коридоре держись правее, слева лежит тело.

Не то чтобы Лауэн был против, но не мог не спросить:

– Вы убили своего коллегу?

– Двоих. Почему тебя это удивляет? Разве ты так никогда не поступал?

Лауэн промолчал, сосредоточившись на ходьбе и собственной ноше. Мальчик был легким, но только если пронести его три метра до ближайшей стены. Если же у несущего сломаны несколько ребер, избито все тело и он не ел несколько дней, а нести мальчишку нужно многочисленными коридорами и лестницами, то это не та задача, к которой можно было отнестись легкомысленно. Хотя гуляющий в крови адреналин и желание оказаться на свободе прибавляли сил.

– Я могу увезти вас отсюда, – снова заговорил охранник. – Конечно, было бы лучше, если бы я не знал, куда вы направляетесь, но если вас просто отпустить, то сами вы вряд ли далеко уйдете. Вам есть куда ехать?

Лауэн задумался.

– У меня есть где спрятаться, но раненому ребенку там не место. Ему нужна кровать, лекарства и постоянный уход, хотя бы в ближайшие сутки. Его нужно отвезти домой.

– За домом его родителей следят, и не только мы. Туда я его не повезу. Но он живет не там. Тони не знает, где он остановился, попробуй спросить его. Здесь снова лестница вверх.

Лауэн осторожно поднялся и вскоре вышел из здания вслед за охранником. Вокруг стояла глухая тишина, ветер ворошил волосы и обдувал лицо. Пахло дождем и лесом. После душного подвала, пропитанного кровью, болью и отчаянием, он мог бы стоять так, наслаждаясь, бесконечно, но времени на это не было.

Он глубоко вздохнул и осторожно потряс мальчика.

– Габриэль… – тот рвано выдохнул, но толком не проснулся. – Габриэль, где ты живешь?

– Сан-Лоренцо, 24… – пробормотал он, не открывая глаз.

– В Берлине. Где ты остановился в Берлине?

Мальчик свел брови, силясь понять о чем его спрашивают.

– Гартен-штрассе…

– Дом?

– Предпоследний… Справа.

– Кто живет вместе с тобой?

– Никого.

– Ключи забрали?

– В ящике… с геранью… боялся потерять…